Помните пародию Александра Иванова "Красная Пашечка"?
" В конце лета мать с трудом оторвала голову от подушки и слабым голосом позвала Пашечку.
Уже лет десять прошло с тех пор, как ушел от нее муж, Пашечкин отец, красавец, левун, гулена, бабник, любитель выпить и закусить.
Мать слегла. Врачи определили полеомиелит, потерю памяти, тахикардию с перемежающейся экстрасистолией, хронический гастрит, чесотку и энцефалопатический сидром.
– Сходи к бабушке, дочка, – прошептала мать. – Отнеси ей пирожков. Пусть порадуется. Недолго уж ей осталось..."
Вот такая и эта книга.
Тем, кто собирается читать книгу "Бабий ветер", под кат не ходить! Там вся история пересказана.
Главным калекой в детстве нашей героини был папа. Второй Украинский фронт, неудачный прыжок с парашютом, полевой госпиталь, анестезии ни хрена… Папа остался без руки.
У папы рука была чертовски ловкой, удерживал он в ней много чего, частенько наша героиня видела, как, хорошо поддав, он той рукой подщипывал за задницы сразу двух женщин – тех, что подворачивались. Причем ни одна, что интересно, никогда по физиономии ему не съездила.
Потом у мамы обнаружился рак груди и за ней ухаживала папа и тёть-Таня — мамина сестра. В конце концов папа сошёлся с ней и стали они жить втроём.
Затем большая любовь главной героини, но муж вскоре, конечно, погибает, погибает и их ещё не рождённая дочь.
После этой трагедии героиня оказывается в Нью-Йорке, где начинает работать косметологом.
Главное её занятие — удаление волос с различных частей тела каким-то ваксом или ваксой, не знаю, как правильно пишется. Больше всего описаний того, как она удаляет эти волосы с интимных частей тела. Описания подробные, нам показывают всё, что при этом видит героиня, у кого как растут волосы: как у белых американцев, как у негров, как у китайцев...
Теперь появляется главный герой — Джонатан-Мэри.
Однажды в парикмахерскую, где работала наша героиня вошел какой-то мужик, стеснительно пробрался к стойке и говорит:
– Hi, my name is Mary…
На первый взгляд – мужик как мужик, вроде и представительный, лет этак сорока: высокий, волнистые темные волосы с небольшой проседью, то, что называется «перец с солью», очки в массивной оправе, серые глаза чуть навыкате и крупный нос – красноватый, как бывает, когда парняга закладывает за воротник или, скажем, в разгар длительного насморка. Но вот огромные, самоварного золота клипсы в ушах, и – поверх мужского свитера – бусы в три ряда, примерно той же стоимости, доллара два…
Вот его история.
Его отец был крупным бизнесменом, пока не свергли иранского шаха Мохаммеда Резу Пехлеви. папина Фирма была основана с партнером, его близким другом Джафаром Курошем, которого расстреляли вместе с женой во время переворота.
Но папе – он героически смелый человек! – удалось каким-то чудом в последнюю минуту вывезти из Ирана трехлетнего Генри (единственного сына Джафара), которого, опять же, героически прятали соседи. А вот мама не слишком-то приветствовала появление Генри в семье и сильно огорчалась, что отец разорен… И, словом… через три месяца уехала.
– Куда?
– Неизвестно. Может, куда-нибудь на запад. Сан-Франциско, Сан-Диего, Сакраменто… А может, и Флорида. Она любит… она… очень любила тепло. В общем, может быть, все это случилось вовсе не из-за Генри, и не из-за банкротства папы; просто у нее появился новый друг, и с тех пор никто не знает, где она и что с ней…
Папа этого не выдержал и через какое-то время среди бела дня, где-то за городом свернул с шоссе и врезался в кирпичную стену заброшенного предприятия.
Детей вырастила бабка. Тоже очень богатая.
Генри оказался очень талантливым, занимался астрофизикой, успел сделать докторат и получить степень в NYU, его даже пригласили преподавать на кафедру астрофизики. Тут у него началась болезнь та же, что у Стивена Хокинга — атрофия мышц.
В принципе, руки у него еще работают – но медленно и не все пальцы. Он еще как-то щелкает по клавиатуре компа. А вот голову надо держать таким воротником медицинским, поролоновым. И говорит он с трудом и неразборчиво.
Само собой, он обихожен сиделками – ночными и дневными, и опытным медперсоналом, но… Генри лишен женской ласки…
– Понимаешь, – говорит Мэри, – я просто хочу, чтобы рядом с братом была достойная женщина. Не для секса, ему это не нужно. Женское общество – это не только секс, это обаяние гораздо более тонких, более глубоких отношений…
Короче, Мэри решил предоставить брату женское общество в своем лице.
Потом этот Мэри пропал из жизни нашей героини, поехал куда-то превращаться в настоящую женщину. Снова появился уже с каким-то намёком на грудь и снова пропал.
И, наконец, появился снова.
И несло от него густым запахом немытого тела, пота, мочи, какой-то мокрой селедки… И был он без парика, без сережек – и без груди! Был таким, каким она его впервые увидела.
– Мэри, ты что, Мэри? Что с тобой?
– Генри умер… и лежит там… И я не могу вернуться уже много дней…
В общем, Генри похоронили и мы приближаемся к хеппи-энд. Мэри остался ночевать у героини и она решила его спасти.
Цитирую:
"Я разделась, откинула одеяло и легла к нему.
Он вздрогнул – сильно, всем телом, как проснувшийся испуганный ребенок; и с той минуты дрожал, не переставая.
– Не бойся… не бойся… – шептала я, обеими руками поглаживая его, как на сеансе массажа; разогревая и расслабляя мышцы, пока его кожа не разогрелась, как жаровня. – Не бойся, я тебя научу… Ты мужчина, у тебя все на месте, Джонатан. Ты – мужчина… Тихо, перестань дрожать… Ты научишься… Ты привыкнешь… Я покажу, как надо…
Он не отвечал, сидел, трясся, раскачивался.
Потом он сотрясался от слез, выкашливал спазмы в горле, каждую минуту вскакивал и бежал на кухню пить, и громко пил там воду прямо из крана, и возвращался, и будил меня, обнимал, прижимался ко мне всем благодарным уже мужским телом, которое я, как Пигмалион, создала буквально полчаса назад. И боже ж ты мой, как я хотела спать! «Иди, поешь… – бормотала я, засыпая. – Там… поищи в холодильнике…» Мечтала хоть на минуту провалиться в милосердную пустоту, хоть минуту не быть – после моего настоящего свидания с Саньком. А он все говорил, говорил без остановки, как декламировал: взахлеб, громко и торжественно. Я засыпала… просыпалась… он все продолжал обсуждать будущее: теперь, когда я настоящий мужчина и мы всегда с тобой будем вместе – до смерти, до самой смерти, Галин, май дарлинг…
____________________________________
Я читатель искушённый, я понимаю, что должна была испытывать в процессе чтения: щемящую светлую грусть. Потому что и героиня там светлая, и все несчастные, которых мы видим там великое множество, тоже, в общем-то, светлые. А в конце я должна была испытать катарсис.
Не чувствовала и не испытала. Может быть, я чёрствая, плохо приспособлена к состраданию, но боже мой, зачем я это читала?
Как мне теперь всё это развидеть?!
Journal information